maxim_arnold | после семинаров

Случается, что, авторитетный в некой своей области знания, человек решается высказаться по какому-нибудь поводу, не входящему в область его специализации. Нередко, в такой ситуации, суждения этого человека оказываются либо неглубокими, либо попросту необдуманными. Хотя подобные казусы происходят и нечасто, всякий раз они привлекают к себе внимание обывателей вроде меня, порождая внутреннее беспокойство и неустроенность.

Мне трудно сформулировать основную причину возникновения этого диссонанса. Отчасти, так получается из-за того, что мне кажется будто разумный человек, как правило, любому своему высказыванию предпошлет некое рассуждение, а потому поостережется рассуждать о том, в чем не разобрался.

С другой же стороны, люди, о которых идет речь, никогда в своих занятиях и не высказывались о таких вещах, в которых можно было бы хорошо разбираться. Просто они, в силу ли своего склада, по стечению ли обстоятельств, разбирались в них чуть лучше, чем остальные. И я вполне допускаю, что подобное положение вещей не было для них чем-то обременительным. Техника же наивных суждений, столь продуктивная на передовой, редко подходит для тыловых интриг. И рассуждения Фейнмана или Ландау о вреде энциклопедических знаний звучат уместно лишь в устах непосредственных авторов.

Наверное, правильнее было бы сказать, что во мне живет первобытный страх ярлыков. Всякий раз, замечая на какой-то стороне жизни ярлык, я испытываю дискомфорт. А страх этот, по-видимому, беспочвенный. Следует лишь не забывать, что хотя талантливый художник и способен семью штрихами изобразить портрет человека, не следует думать, что весь человек будет заключен в этих семи штрихах. А для того, чтобы разбавить, перенасыщенный тяжеловесными оборотами, текст, я вставлю сюда один отрывок:

...Яаков Ицхак задумался, созерцая вырезанные прямо перед ним на столешнице буквы, которые были, по странному совпадению, его инициалами, и начал рассказывать:
-Первая история называется «Чему я выучился у кузнеца». Когда я жил в Апте у своего тестя, булочника, окно моей комнаты выходило на кузницу. Когда я утром садился с книгой у окна, в кузнице уже был разожжен огонь, мехи пыхтели, и кузнец без передышки бил по наковальне. «Бух! Бух!» с этим двойным звуком начинал я ежедневно учение. Со временем меня стало раздражать, что он всегда начинает работу раньше меня. Я стал вставать ни свет ни заря - ничего не помогало, по-прежнему молот уже колотил, и искры летели по всему переулку. «Не могу я допустить, чтоб он посрамил меня, я ведь тружусь ради вечной жизни», - сказал я себе и попытался его опередить. Я стал вставать так рано, что наконец начинал читать при свете свечи. Но он все равно принимался за работу раньше. Мне стало невмоготу, я спустился и пошел в кузницу Кузнец, увидев меня, сразу перестал бить молотом по наковальне и спросил, что мне угодно. Я рассказал ему обо всем и спросил, когда он начинает работать. «Еще недавно, - сказал он, - я начинал работу в обычный час. Кузнецы рано встают. Но вскоре я заметил, что стоит мне начать работу, и сразу же вы появляетесь у окна и принимаетесь за чтение. Я не мог допустить, чтобы тот, кто работает только своей головой, опередил меня. Я стал все раньше и раньше разжигать горн, но это не помогло, вы всегда приходили почти сразу после этого». - «Но ты все равно не можешь понять моей цели». - «Я, конечно, не понимаю, но и вам не понять моей». Тогда я научился тому, что нужно пытаться понять, что поистине важно для другого.
-Ага! - закричал один ученик, который уже давно бурчал себе что-то под нос, - так ты из тех, которые хотят понять все и вся?
-Нет, - ответил Яаков Ицхак, - но с тех пор мне кажется некрасивым спрашивать кого-то, понимает ли он меня, если я сам его еще не понял.